Что же Вы, Антон Павлович, не съели котлеты? Или я зря их готовила из мяса? Или что? Вы не поверите, но я на вас иногда удивляюсь. Я Вам столько лет уже готовлю и знаю Вас еще больше, я даже уже к Вам на Вы говорю, потому что Вы старый и уже годитесь мне в женихи, но я Вас не понимаю.

То Вы съедаете все и мне нечем даже покормить кошечку, то Вы не едите ничего, и мне кажется, что кошечка лопнет.

В Ваши годы надо если не вовремя платить за квартиру, то питаться – это точно. Одно из двух, потому что на то и другое пенсии не хватает. И это скоро мы станем Европейским Союзом. А вы знаете, кто хорошо питается? Вы никогда мне не поверите, потому что сидите в этих стенах и не видите жизни. А она текёт, Антон Павлович, жизнь текёт и уже очень быстро. Или Вы помните Алдону? Эту литовочку с первого этажа с сорок пятым размером сандалей? Как она прибегала ко мне и просила три рубля до зарплаты папы. Как она плакала и мотала своей непричесанной головой и клялась, что в крайнем случае продаст свои клумпес. И мое хоть еврейское, но хрупкое сердце не выдерживало, потому что я знаю, что такое продать последнее. А как только все тут стали независимыми, а ее папочка умер от цирроза печени, она сдала свою квартиру под офис. И потом приехала сюда уже причесанная и в туфельках, говорит, чтобы я ее называла не Алдонка, как она есть, а поня Алдона. Или Вы это слышите? Поня Алдона! Я Вам так скажу: человек, что хоть раз не отдал три рубля, никогда не будет уважаем уважаемыми людьми. Я и ей так сказала. Так знаете, что она сделала? Она приехала на другой день и дает мне новых российских три рубля, чтобы я подавилась. Что сейчас эти три рубля и что тогда три рубля? Я Вас спрашиваю, Антон Павлович. Я и ее так спросила. Так знаете, что она мне сказала?

Что я старая жидовская морда. Меня так даже мой Самуил не называл, когда ему было плохо. Я же, как умная женщина, промолчала, я выкинула в нее эти три рубля и я ушла. Но когда к ней приехали арендовать ее квартиру, я ей так и крикнула, что она Алдонка-гондонка. И я буду это кричать всегда, а она пусть сдает свою квартиру дальше. Мой Самуил называл меня цветочком, не только потому что имя мое Лилия, а потому, что я никому не сделаю плохо. А тут эта... А Вы знаете, Антон Павлович, зачем я Лилия? Чтобы меня спасти от гетто и других несчастий на еврейский народ, родители поменяли мое имя в документах с Лии на Лилию и отдали соседям полячкам. И Вы думаете, что после такого, я буду делать людям плохо?

Идите же кушать, а то сейчас начнет стынуть.

Антон Павлович...

А это она и есть – ваша домработница? Странно это для еврейки. Теперь я понимаю, почему ты не поступаешь в комсомол. С таким взглядом на жизнь не пробьешься. Да-а-а... С твоими именем и отчеством писателем надо быть, а ты фотографируешь. И почему ты фотографируешь каких-то кухарок, соседей? Что они? Сейчас время великих строек и достижений, человек никому не интересен. Нужно показать общество. А ты? Дина, и за что ты влюблена в Тошу, не понимаю. Вроде и в армии отслужил, и институт закончил, а все ты еще романтик какой-то, не приспособленный к жизни, не чувствующий ее ритм и темп. А ты не хочешь разменять квартиру и жить в новостройках? Сейчас строятся целые районы – Лаздинай, Жирмунай. А дома! Со всеми удобствами, между прочим. Да и в Старом городе жить как-то старомодно. Старо. Ты так не считаешь? Ты что, хочешь повесить меня рядом с кухаркой?..

Ну, мы поехали. Оставляем тебя за хозяина. Я тут попросила Лилю присмотреть за... квартирой. Она и поесть приготовит. Ах, Тоня, ну, почему твоя кровать помята? Ты уж приучайся к самостоятельности. Ведь нас с отцом сюда работать прислали. А это много времени будет отнимать, один будешь часто оставаться.

Знаешь, я тоже скучаю по Лениниграду, но ведь мы не надолго. Отреставрируем город – и домой. Конечно, это не за один день сделается, но... Если бы ты видел, какой он в чертежах. Все так и дышит средневековьем. Мы постараемся сохранить эту красоту. И замок в Тракае заново отстроим. Кстати, а где отцовский подарок?

Красивая женщина. Ты сам фотографировал? Я не знал никого, кто бы знал ее и не был в нее влюблен. А она любила твоего отца. И мы все очень удивились, когда все это произошло. Наверное, она соскучилась по дому, по Ленинграду. Поэтому и уехала с этим кучерявым. Ты как считаешь? Да, уехала... Знаешь, Антон, что такое одиночество? Нет, это не когда ты разговариваешь с фотографиями. Это когда фотографии разговаривают с тобой. А телефон наоборот – молчит. Когда фотографии кричат тебе о прошлом, напоминают, что у тебя кто-то был. И уже никак не избавиться от этих голосов, что даже домой не хочется возвращаться. Я вот сорвал со стен все фотографии. Устал. А тебе, наверное, сейчас вдвойне хуже, когда у нас так изменилось, появились границы.

Как это говорится, оторванный ломоть? Или как? Когда все свои где-то далеко, за границей. А ведь душа как птица – ей хочется парить и петь, и петь не в одиночку. Даже если тебе не двадцать. Зачем они кричат: Литва литовцам? Я литовец, мое имя как и автора гимна Литвы – Винцас, но я не принимаю этого. Вильнюс – город пяти культур, и это его красит не меньше архитектуры. Но так всегда бывает на переломе времен, потом всё успокоится, и крикунам будет стыдно. А сегодня они патриоты. А что это за странная фотография?

А, это ты. Это даже хорошо, что ты здесь. В общем, я ухожу от тебя, Тоша. Сейчас. Я устала. За те десять лет, что мы вместе, ничего не изменилось. Мы живем в этой однокомнатной дыре, и все, что у тебя есть, - фотоаппараты, один из которых подарил тебе отец еще когда ты учился в школе. Дина - человек, и она устала, Тоша. Люди работают, получают квартиры, дачи, ездят за границу, покупают «Жигули». А что ты? Ты так ничего и не добился... Ой, да прекрати ты хоть сейчас!..