Чтобы быть правильно понятым, хочу сразу же оговориться. Я ненавижу каждой своей клеткой сталинизм, сталинщину, Сталина, его палачей, прихвостней и почитателей, умерших, полуживых и процветающих.
Я презираю каждым своим нейроном тупоголовых и развращенных маршалов, генералов и ефрейторов застоя, и благополучно покинувших нас, и продолжающих отравлять нам жизнь.
Меня воротит от создателей и приверженцев безумных схоластических догм, в прокрустово ложе которых они загоняли прикладами и свинцом живую жизнь.
Если бы все прокуроры страны бросили все текущие дела, перешли на трехсменку и без устали читали обвинительные заключения всем тем, кто мучил, обманывал и разлагал наш многострадальный народ, боюсь, они не управились бы до конца века.
Я трепетно благодарен нашим художникам и публицистам, кто срывает давно выгоревшие и обтрепавшиеся лозунги, глухо отгораживавшие наше искусство, а часто, увы, и наше сознание от жизни, и показывает ее во всей ее пусть жестокой, но правде.
Все так. Но... У меня порой создается впечатление, что, занимаясь страстными поисками виновных в нашей бездуховной убогости и детской безответственности, мы забываем, что мы не только жертвы.
Слов нет, в трагедии великолепной Маленькой Веры виноваты все, от Сталина до лживых лауреатов Сталинских премий по литературе и искусству, от покорно фальсифицировавших историю историков до покорных надсмотрщиков-педагогов, от бумажного комсомола до жующих ее родителей.
Это они привели ждановскую Джульетту (и по имени города, где она живет, и по имени одного из главных палачей нашей культуры) к попытке самоубийства.
Все так. Но не виновата ли в равной степени и она сама? Да, ей недодали духовности, пользуясь языком ревизора, допустили ее недовложение. Но можно ли получить духовность в окошке раздаточной, даже если повара квалифицированны, честны и старательны? Не требуется ли для строительства своей души своих же усилий?
Да и вообще бывает ли готовая духовность? Боюсь, что в наш стандартизованный век многие думают, что штучная, так сказать, духовность — непозволительная старомодная роскошь. Я же склонен считать, что массовой духовности быть не может. Или она индивидуальная и создается по неповторимой мерке, или вообще быть не может.
Да, разумеется, Верины родители с Душой в желудке и духовностью, заменяющей желудочный сок, не помогли ей подняться на следующий после желудка этаж. Но она-то где была? Или она не слышала, что есть, допустим, Толстой и Достоевский и что кое-кто читает кое-что, ими сочиненное?
Нас так долго приучали к безумной мысли, что мы лучше всех и все равны, что мы почти потеряли способность и волю к борьбе. Нет, к борьбе не за импортные сапоги или колбасу, здесь мы истинные профессионалы, а к борьбе за свое место в мире, за свою душу, сердце, за самоусовершенствование.
Нельзя сказать, чтобы у нас уж совсем но было конкуренции. Соревновались, да еще как азартно, пользуясь всеми приемами, в том число и человечеством давно осужденными, но все больше не по пути к храму, а совсем в другую сторону.
Чтобы вы поняли мое беспокойство, давайте проделаем мысленный эксперимент: переместим Маленькую Веру лет на десять вперед. Будем надеяться, что города наши станут чище и просторнее, колбаса займет полагающееся ей место на прилавках, но исчезнет из разговоров, фильмы, спектакли и музыка станут разнообразными.
Уверены вы, что наша Вера станет духовнее и счастливее? Я — не очень. Нас так долго и свирепо учили маршировать только в одну указанную сторону и только под команду, что мы ошалело переминаемся с ноги на ногу, когда духовных конвоиров больше нет, а перед тобой развилка.
Изобилие колбасы и отсутствие палки, сдается мне, еще не гарантия всеобщего расцвета духовности.
Арлекино, пытающийся с помощью кулака установить свое понимание справедливости, тоже не внушает мне больших надежд. Он не слишком разбирается в разнице между равными возможностями и всеобщим равенством в смысле уравниловки. А поскольку накачать мускул куда легче, чем стать мастером своего дела и соответственно зарабатывать (я исхожу из того, что это главное условие перестройки — за хороший труд хорошие деньги — будет выполнено), появится еще больше соблазна дать по морде тому, кто живет лучше тебя. И чувствовать себя при этом не то Робином Гудом, не то бойцом Красных бригад.
А поскольку Арлекино иной раз могут и дать сдачи, скорей всего он со товарищи начнет вздыхать по добрым старым временам, когда был порядок, когда не то что «жигуленка», штанов лишней пары ни у кого не было, а потому все были чисты.
Боже, до чего же ловко наше подсознание, какие только кульбиты оно не выделывает, чтобы любой ценой уберечь хозяина от пугающей простенькой мыслишки, что, может быть, он просто не тянет. Ведь куда как удобнее обвинять общество во всех грехах, чем себя хотя бы в одном-двух...
Надеюсь, что когда-нибудь мы сможем прочесть автобиографию одного из выдающихся людей нашего времени, академика Андрея Сахарова. В ней, думается, главным будет не рассказ о создании водородной бомбы, а о создании собственной души. И хотя был Андрей Дмитриевич трижды Героем Социалистического Труда и любимцем власть предержащих, в строительстве собственной души в отличие от водородной бомбы никто ему не помогал. Почти никто. Мешать — сколько угодно. Она, его душа,— его лучшее творение, дающее всем нам надежду. Ибо ему было больше что потерять, чем нам, и опасности его ожидали в недобрые, застойные времена неизмеримо более серьезные, чем какие-либо из тех, что могут создать нам некоторые неудобства, часто неизбежные при любом строительстве, не говоря уже о строительстве своей души.
Эка хватил, скажете вы,— академик Сахаров и Маленькая Вера. Да, дистанция, прямо скажем, немаленькая. Да, не каждому дано вырастить столь редкий цветок — собственную душу. Большинство удовлетворится шампиньонами. Но стремиться нужно. И не ждать, пока выдадут тебе готовенькую душу или можно будет купить ее в каком-нибудь кооперативе. Готовых душ не бывает. Готовыми бывают только костюмы...
«Советский экран» № 1, 1989 год