Одна из самых загадочных и трагических судеб нашего кино выпала на долю режиссера Александра Аскольдова, автора «Комиссара», снятого в 1967 году и после двадцати лет борьбы и многочисленных попыток физического уничтожения ленты вышедшего на экраны.
Последнее время режиссер занимается преподавательской деятельностью в европейских творческих университетах. Перед вами его рассказ о фильме, жизни, вере и долге...
Булгаков
Я кинорежиссер, но по первой профессии филолог, окончил Московский университет. Так случилось, что, ещё будучи студентом, пришел в булгаковский дом. Булгакова уже не было, там одиноко жила его вдова Елена Сергеевна, это было в 1954 году. Вместе с Еленой Сергеевной работали над архивом Булгакова, который позже был пущен с молотка. Это были незабываемые годы, годы надежд, лучшие годы в моей жизни.
Я обивал редакции, пытаясь пробить что-то из наследия Булгакова в печать. Написал о нем большую статью для «Литературной газеты». Статью хвалили, но не публиковали, она ходила из рук в руки. Как-то к нам приезжает фельдъегерь и вручает письмо от Константина Федина, председателя Союза писателей, - статья каким-то образом дошла и до него. Он писал о значении Булгакова, писал, что полностью поддерживает статью, а в конце была приписка: «Но ни мое, ни чье либо вмешательство судьбу наследия Булгакова изменить не может, как Вы понимаете, время для настоящей литературы еще не пришло». В моем архиве это письмо Федина подшито к его же статье, опубликованной на следующий день в «Правде». Статья называлась «Светлое время советского искусства».
Кино
Сначала работал литературным и театральным критиком. Как театровед объездил многие города России. Тогда на периферии были замечательные театры. Потом судьба забросила меня на административную работу. Я стал своеобразным администратором - занимался кинематографической редактурой. Это было время крупных режиссеров, значительных фильмов. И борьбы вокруг них. Очень непростой оказалась судьба картины Марлена Хуциева «Застава Ильича», которая потом вышла в прокат под названием «Мне двадцать лет». Я возил картину на дачу к Хрущеву и был среди тех, кто горячо выступил в ее защиту... Так шла моя жизнь. Потом пришло ясное понимание, что нужно менять судьбу. Годы «оттепели» сменились «заморозками». Честно работать стало невозможно. К тому же административная карьера мне вообще была глубоко противопоказана, и отправился я сдавать экзамены на Высшие курсы кинорежиссеров. Очень занятно, до этого я «редактировал» Герасимова, Пырьева, Ромма, а тут оказался перед ними в роли студента. Сначала я не собирался снимать «Комиссара». Написал сценарий фильма, в котором должны были играть Черкасов и Чирков. История людей 30-х годов, которые поехали на Дальний Восток. История о крахе их иллюзий. Но вдруг я почему-то вспомнил рассказ Гроссмана «В городе Бердичеве» - и мгновенно представил себе будущую картину! Может, это миф или аберрация памяти, но сейчас мне это именно так представляется.
Гроссман
На мой взгляд, Гроссман - один из самых удивительных писателей. Люблю у него буквально все. Рассказы 30-х годов, в которых чувствуется невысказанная трагедия эпохи. Роман «За правое дело», который многие отринули как произведение догматического, социалистического реализма, и, естественно, очень высоко оцениваю его последний великий роман. Говорили: да, это Гроссман, но это и не Гроссман. Фильм - абсолютно самостоятельное произведение, по сути я только оттолкнулся от Гроссмана. Вдохновился им. В картину вошел личный опыт, мое понимание эпохи. Набросав план картины, я пришел к вдове Гроссмана, через три недели после его кончины. В доме было пусто, холодно, сумеречно... Согласие было получено.
Конечно, прекрасно понимал, что сценарий этот не пройдет ни в каком виде - в 1965 году одно слово «еврей» было практически эвфемизмом. Доходило до полного абсурда. Уже сняв картину, я не мог написать в титрах «Альфред Шнитке». Мне говорили: не надо «Альфред», пишите «А. Шнитке». Так что понимал, что сценарий обречен, но я не могу не делать эту картину.
Герасимов
Позвонил Сергею Аполлинариевичу Герасимову. У нас были очень добрые отношения, на его студии я и хотел снимать картину. В это время он был на Урале, в Миассе, работал над очередной картиной. На мой взгляд, этот режиссер незаслуженно забыт. Очень крупный человек с невероятно трагическим нутром, о котором мало кто знал. Сказал: «Хочу показать Вам сценарий, который не могу до этого показать никому другому». И вылетел в Миасс.
Сергей Аполлинариевич несколько дней читал, потом отменил съемки и объявил: «Будем справлять пельмени». Надо сказать, он был великим кулинаром. Мы поехали на убогий миасский рынок, выбрать нужное мясо. Уходя, увидели слепца, который с белой свинкой торговал «счастьем» - билетиками с предсказаниями. Герасимов спросил: «Попытаем?». И заставил меня заплатить за это самое «счастье». И свинка вытащила листочек, который храню до сих пор. На нем лиловым карандашом написано: «Задумал большое дело - ждет большое несчастье, терпи, хорошие люди тебе помогут».
Герасимов сказал: «Поезжайте, начинайте работать, но только молчите, кто бы что ни говорил». Должен с полной определенностью сказать, что если бы не помощь Герасимова, не его авторитет, картину никто бы никогда не запустил. А так ее запустили, с тем чтоб при первой возможности сбросить под откос. Собрали очень слабую съемочную группу. Картина снималась в филиале на Ялтинской киностудии. Но во время съемок выяснилось, что эти ялтинцы оказались моими главными заступниками. Но директором был настоящий, абсолютнейший бандит. Как-то потом я прочитал интервью с Юрием Норштейном, он там говорит: «Самая трагическая судьба нашего кино - это Аскольдов, а директором у него был бандит Докучаев». Этот директор писал на меня доносы каждые три дня.
Сталинизм
Меня часто спрашивают: с чего все началось? В газете «Либерасьон» прочитал: «В пять лет Аскольдов уже все знал о сталинизме». Конечно, все про сталинизм я знать не мог, но со сталинизмом действительно столкнулся в пятилетнем возрасте. Сталинизм заставил меня очень рано повзрослеть. В ту пору мы жили в Киеве, отец был директором большого завода, мама, очень красивая, благородная, умная женщина, работала врачом. Мы были очень счастливой семьей. Сначала арестовали отца, на следующий день приехали за мамой. Я не спал, подглядывал из-под одеяла. В квартире проходил обыск. Мама одевалась под насмешливыми взглядами людей из НКВД. Она попросила их отвернуться, на что те, нагло ухмыляясь, сказали: «Ничего, привыкай одеваться при мужиках».
Самая страшная картина в моей жизни - на моих глазах оскорбляли самого любимого человека. И маму увели. Выходя, один из чекистов приказал другому: «За мальчишкой вернешься, когда отвезешь ее в тюрьму». Я как-то ясно понял, что нужно уходить из этого дома. Но были две неразрешимые проблемы: не умел завязывать шнурки на ботинках и не знал, как открыть английский замок. Но тут первый раз в жизни завязал шнурки, потом поставил стул и открыл замок... Захлопнул дверь и ушел в темноту ночного Киева. Помню, шел по Крещатику. Начинался ранний рассвет, была весна, цвели каштаны, воздух переполнялся сладким запахом цветения. С тех пор этот запах я переношу с трудом. Почти инстинктивно пришел к дому, где жили друзья моих родителей, многодетная еврейская семья. Позвонил, открыли, увидели на пороге, все сразу поняли, расплакались, спрятали, сохранили. Позже меня переправят к бабушке. После войны, уже став взрослым человеком, я искал след этих людей, но он оборвался в Бабьем Яру - фашисты их расстреляли с тысячами других киевских евреев...
Актеры
Было ясно, что Мордюкова рождена для главной роли, других актрис я не видел. Она заворожила меня своей обыкновенной необыкновенностью. Были и есть талантливые актрисы, но Мордюкова - это кусок породы, кусок естества, и эту естественную породу очень хотелось использовать. Правда, Нонна Владимировна невероятно трудна в работе при всей легкости и естественности на экране.
С Магазаником было труднее. Не было еврейских актеров. Кое-кто из очень талантливых отказался сниматься. Появился Ролан Быков. Мы долго присматривались друг к другу. Быков - актер огромный, технически виртуозный, безмерно одаренный интеллектуально. Работа с ним обернулась ни с чем не сравнимым наслаждением.
Очень благодарен Василию Шукшину за то, что согласился сниматься в картине, несмотря на небольшую роль. Потом он был среди немногих, кто выступил в защиту картины, когда её избивали.
К началу съемок не была найдена только Мария, жена Магазанника. Никак не мог найти женщину, которая мне являлась во сне. И мы поехали на Украину снимать без Марии. Ехали через Одессу, где мой товарищ тоже снимал картину. Я побвал у него на съемках и понял, что мне нужна девушка, которая должна была сниматься у него. Назначаю ей свидание, уговариваю работать на нашей картине и начинаю снимать. Раиса Недашковская была очень хороша тогда, она и сейчас хороша. Поразительной доброты и нежности человек. Но тогда она была очень неопытной актрисой и абсолютно не умела говорить. Мордюкова с Быковым забивали ее своим авторитетом. После первого съемочного дня ночью ко мне номер пришел Быков. «Так, говорить она не умеет, выход один - все ее реплики ты передаешь мне». – «Что будет делать она?» - «Она будет глухонемой. Ты не понимаешь, это метафора, за ней немота всего еврейского народа?!»
Но Раиса у нас все-таки заговорила. С возрастом меняется картина, меняется отношение к ней зрителей. И что удивительно: если на первых просмотрах замечали только мастеров, Мордюкову и Быкова, и только где-то там, на периферии кадра, была Недашковская, то сегодня она вровень с ними...
О чем фильм?
Эта картина про многое. О любви к человеку, о любви к детям, к семье, о любви к своей маленькой местечковой родине, о национальной, религиозной толерантности. Это и фильм-предупреждение, фильм о ненависти к войне.
Это антивоенный фильм. Просто я так думал, так был воспитан и не мог тогда снимать иначе. Очень важно было показать историю любви, историю семьи, какую-то нерасторжимость духа любящих, помогающих друг другу людей. Ведь семья сегодня в мире умирает. По разным причинам - материальным, нравственным. Сегодня на Западе вообще нет настоящей семьи. Эта наша российская, русская традиция, она еще хоть как-то спасает, держит страну. Это фильм и о России, и о еврейской судьбе.
Не плачу
Я никогда не жаловался на свои беды, и меня удручает, когда люди искусства, счастливо и благополучно существовавшие, сегодня расчесывают комариные укусы и выдают их за фронтовые ранения. Исключительно для точности: после «Комиссара» меня уволили со студии, вынесли приговор - профессионально непригоден; были суды, на которых обвиняли в растрате государственных средств в особо крупных размерах на вредный фильм, исключили из партии, изгнали из Москвы.
«Роман с Сусловым»
Картину «Комиссар» резали, жгли. Вышел приказ об ее уничтожении. Мне позвонили и сказали, что во дворе киностудии имени Горького жгут мои ленты. Фильм мог просто исчезнуть. Решил обратиться в «родной» ЦК партии, в которую я вступил по глубокому убеждению после XXII, антисталинского съезда. Если уж обращаться, то к самому Суслову. Наш роман с ним длился почти 20 лет, написал ему множество писем. Хотя из партии меня все-таки исключили, но установились почти доверительные отношения с его помощниками. Один из них даже исправно присылал нам с женой поздравления на революционные праздники. Человек есть человек, и в разных структурах были разные люди.
Как говорил незабвенный Евгений Шварц, порядочный человек - это тот, кто делает подлость без особенного удовольствия. Мне повезло, в жизни встретилось много порядочных людей. Один из них, помощник Суслова, Гаврилов.
Когда начали жечь картину, я ему позвонил. Был уже поздний вечер, но он оказался в кабинете. Говорю: «Жгут картину!», Гаврилов: «Не может быть! Пишите Михаилу Андреевичу и звоните завтра утром». Звоню, говорит: «Приходите через час». Я пришел, он выносит мне резолюцию Суслова: «Товарищу Романову прекратить безобразие». Эта резолюция остановила уничтожение картины, но на долгие годы та была просто отправлена под арест.
Забытый перестройкой
Из картины ушло несколько сюжетных линий - сейчас об этом очень тяжело вспоминать. Позже, когда появилась возможность что-то доделать-переделать, я понял: не стоит ничего менять, надо оставить все так, как было снято тогда. Ибо эта картина не только произведение искусства, но - простите за высокий штиль - и документ своего времени. Можно ли было в то время снимать такие картины? Нет, практически невозможно. Но надо было что-то делать. И многие что-то делали, каждый на своем месте. Как ни удивительно, самые грустные дни, которые я пережил, - это дни взлета демократии в нашем сообществе. Знаменитый V съезд кинематографистов, свобода, гласность, ликование, освобождение полочных картин... Они действительно соскакивали с «полки» одна за другой. Но у меня была ситуация абсолютно безвыходная: в ноябре 1986 года меня вторично исключили из партии. Я достаточно критически относился к тому, что происходило тогда, и написал Ельцину письмо, где на 80 страницах дал анализ ситуации в российском кинематографе. Там были и мои предложения: что сделать, чтобы наше искусство не замерло во времени. В ответ последовали репрессии - меня заочно исключили из партии, открыли очередное уголовное дело. И в то время, когда товарищи ликовали, меня поочередно вызывали в верховную, городскую и районную прокуратуры.
Но потом был Московский кинофестиваль 1987 года. После долгого перерыва на него приехали истинные звезды мирового кинематографа: Федерико Феллини, Джульетта Мазина, Роберт де Ниро, Гарсиа Маркес... Состоялась пресс-конференция, я тоже попал на нее, меня почему-то пропустили. Обстановка была очень непринужденной, присутствовало огромное количество иностранных журналистов. Они наивно спрашивали: а про бисексуалов у вас теперь можно? А про гомосексуалистов?.. Им отвечали: можно. Один бразильский критик спросил: а что, уже все «полочные» картины освобождены? Его сразу заверили, что все. И тут нечто иррациональное меня подняло на ноги! Я прошел через переполненный зал, наступая на чьи-то ноги, ничего не видя перед собой... И сказал: «Двадцать лет я молчал, теперь дайте мне сказать!».
Речь была очень краткой: «Двадцать лет назад я снял картину. Не знаю, хорошая она или плохая, но я сделал ее так, как достало у меня в то время сил и умения. Эта картина о боли человечества - о шовинизме, о роковой судьбе еврейского народа. В ней снимались крупнейшие русские актеры. Посмотрите картину и скажите: хорошая она или нет?»
Пресс-конференция после этого как-то сникла, на меня двинулась армада телевизионщиков, фотокорреспондентов. Еле вырвался из их объятий. В коридоре меня ждал Элем Климов, который вел пресс-конференцию. Он прошептал: «Вы знаете, что ваша картина не нравится Горбачеву?»
Мне тогда было уже все равно. На следующий день Горбачев принимал Маркеса, и тот, очевидно, рассказал ему о моем демарше. Дана была команда сверху. Через день мне позвонил замминистра нашего кинематографа и спросил: «Вы все еще настаиваете, чтоб «Комиссара» показали?»
Фильм возвратился
Был назначен просмотр в Белом зале Дома кино, в том самом зале, где в 1967 году меня исключили из партии за того же «Комиссара». В зал набилось невероятное количество самого разнообразного люда. Я стоял растерянный, потрясенный. Подошла какая-то женщина, показавшаяся мне необычайно красивой, влепила поцелуй и сказала: «Ну, дождались!» И тут я понял, что это Алла Пугачева, с которой мне довелось работать. Дальше все происходило как в сказке - уже во время последовавшей за просмотром пресс-конференции пришла телефонограмма: «Есть разрешение, картина «Комиссар» выйдет в прокат». Вскоре картина была показана на Берлинском кинофестивале. Так из «черной» дыры мы вырвались на Запад. Но дело даже не в фестивале, а в том невероятном резонансе, который имел фильм в Европе. В 1988 году в Берлине «Комиссар» получил сразу четыре приза, случай беспрецедентный для такого фестиваля! Потом последовали другие кинофестивали.
На Западе у «Комиссара» успешная судьба, много международных призов, в том числе очень важные для меня церковные призы. Там картина идет в кинотеатрах, ее регулярно показывают по телевидению, продают на видеокассетах, она изучается по программе кинематографических школ. Ее ценят не как «полочную», не как перестроечную, а, очевидно, за какие-то нравственные и этические качества. В Германии «Комиссар» признан «самой успешной» русской картиной в послевоенной Германии. Там ее и сейчас показывают несколько раз в год. На Западе о фильме написаны сотни статей, снято несколько фильмов. Все это, конечно, меня радует, но повторяю: я снимал фильм для России, для своего народа. В России за «Комиссара» получили «Нику» - Быков, Недашковская, оператор, композитор... И ничего не дали Нонне Мордюковой. «Забыли» великую актрису, которую Британская энциклопедия вскоре включит в список лучших актрис XX столетия. С Быковым мы задумали большую работу, но Ролан ушел, а равных ему пока не вижу. Но верю, что фильм тем не менее обязательно будет. Мой роман «Возвращение в Иерусалим» - фундамент кинопроекта - читают и дискутируют в Европе. Преподаю в университетах и киношколах Германии и Швеции. Живу надеждой, что получу в России деньги на свой кинопроект. Впрочем, едва ли. Не автору же «Комиссара» их давать!
Записал Андрей Сотников
Опубликовано в журнале «Персона» № 4-5, 2003 год.
Стр. 34-39